С.Н. Кирьянов,
г. Тверь
МИНУВШЕЕ И НАСТОЯЩЕЕ В ПОЭМАХ А.А. ГОРЕЛОВА
“СЫН НОВГОРОДСКИЙ” И “ГОРЕ-ГОСУДАРЬ”
О, Русь…
Слеза моя!
Тоска моя!
Печаль моя — печаль
!..(А. Горелов “Горе-государь”)
Рубеж веков и тысячелетий — тревожное время предощущений и надежд, утверждение новых идеалов, но, как ребенок, делающий первые самостоятельные шаги, ищет поддержки у родителей, оглядываемся мы в прошлое земли русской.
В Санкт-Петербурге издательством “Тропа Троянова” опубликованы две поэмы доктора филологических наук, заведующего Отделом народнопоэтического творчества Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН Александра Александровича Горелова — “Сын Новгородский” и “Горе-государь”.
Течет, течет река забвенья:
темным-темна, молчит река.
Но через воды —
песнопения
доносят гулкие века.
Сквозь тьму веков пробивается в поэме “Сын Новгородский” живое былинное слово Древней Руси. А. Горелов обращается к новгородским былинам о Василии Буслаеве и паломничестве Василия Буслаева в Иерусалим, контаминируя их сюжетные линии, выстраивает единое, цельное повествование. Привлекает колоритный, насыщенный разговорный язык поэмы, ее многоголосица. Пословицы, поговорки, шутки, степенное, крепкое, меткое словцо, переплетаясь, вводят нас в атмосферу народного гулянья, с его площадным гомоном, разухабистым весельем, бешеный ритм которого резко сменяется надсадными метаниями, гамом в Грановитой палате насмерть перепуганной городской знати. Обращение к теме новгородской вольницы с ее распрями и политическими конфликтами, родовой боярской спесью и бессловесностью плотников, иконников, гончаров, побоищами на Волховском мосту тех, кто “работой горбатый”, смелыми походами по русским и заморским землям неслучайно. Использование устного поэтического творчества в поэме не только дань богатейшей культурной традиции, памяти предков, но и утверждение нравственного идеала, складывающегося веками, желание запечатлеть время. У А. Горелова былина обретает вторую жизнь, современную. Сколько аналогий здесь с нашими днями.
Шумит “поднявшийся каменной кикой над царством полунощных вод” торговый Новгород, гордится богатством, знатностью и красотой: “Сверкают над Русью медово шеломы церквей — купола”. С завистью смотрит на него Европа, рублем смиряет торжище воинственный пыл соседей. Славен Новгород крепкий, вольный — жизнь во весь размах. Нет ему равных, и нет врага, кроме него самого.
Был ты нов, народ, —
был и Нов Город!
Стал велик народ, —
стал Велик Город!
Ныне раб господ, —
значит, Раб-Город!
С мужиков дерёт, —
значит, Грабь-Город!
На дне золотой казны запрятаны нравственность, правда, человечность, в цене только тугая мошна и благонадежность. Вершит судьбу городской толпы “Собранье Советных старейшин”, да “сыночки княжьи борются” и “задирают всякого”. Так было от века, на том благословение — нельзя тому противится. С детства город учит: к дукату — дукат, к денежке — гульден, “отпрыск боярский — боярин, мужицкий — посмертно мужик”.
Герои нам не надобны,..
Живем торговой правдою
и вышние, и нижние:
тому — баш, сему — баш, —
будет хуже, коль не дашь!..
Но Новгород не был бы вольным, если бы он не породил волю буйную — Василия Буслаева, широкая русская натура, молодецкая удаль, несмиримое бунтарство которого наиболее контрастно вырисовываются на фоне его отца, что “не сказав вовек слова вздорного, не перечился с Новым Городом”. Извечный конфликт поколений приобретает значение поиска лучшей доли. Самодовольному тупому почитанию богатства и власти противопоставлена живая и бодрая сила, косности — задор. В письме к К. Федину М. Горький написал: “Васька Буслаев — не выдумка, а одно из величайших, и, м.б., самое значительное художественное обобщение в нашем фольклоре”. Утверждение, возможно, и спорное, но, безусловно, образ героя-бунтаря, правдоборца, восставшего против мелкого, никчемного мира, чрезвычайно близок русскому характеру, народной душе. Сколько таких в русской истории, фольклоре, литературе, не принявших чужую мораль:
Легко быть юродом
вместе с народом.
А если нормальный — один на народ,
и народ говорит: “Урод”?..
Уже в начале поэмы автор изображает образ безграничной силы, не знающей ни удержу, ни преград, образ удалого бесстрашного добра молодца, не верующего “ни в сон, ни в чох”:
— Эй, ты, Новгород! Подрожи!..
Верю, Новгород, яз
в свой червленый вяз,
в могуту человеческую,
а не в Софию греческую!
Юношеское, обостренное чувство справедливости, желание стать заступником своему народу, да и силу испробовать, быть богатырем, а не “тлей покорной”, заставляют Василия собрать дружину, себе ровню, из таких же, что “град не признали за Рай”, и бросить вызов Новгороду:
Сколько строиться царству лжи?
Я пришел его сокрушителем.
Пора возвращать долги — “в спину пущенные ножи”.
Однако широкий размах Василия Буслаева, его социальный протест не идут дальше бессмысленного растрачивания силы, бесшабашного бунтарства, вылившегося в кровопролитную битву, остановить которую смогла только Мать-Дева Преблагая:
— Чем виноваты горожане?
Сочти погибнувших число!
Ты нетерпению покорен.
Ты битвы похотью горишь.
Ты в разрушении проворен.
Из праха ль Правду сотворишь?..
Действительно, паны дерутся, а у холопов чубы трещат. Понимает это и сам Буслаев. Глядя на содеянное, он произносит потрясающие по силе прозрения слова: “Губил не старост ты, а голь. Ведь в этом правда. В этом боль. Держава властных торгашей сварила кашу мурашей…”. Побив Новгород, Василий не смог победить его сущность.
Во второй главе поэмы автор придает образу Буслаева и поэме в целом художественную и смысловую завершенность. Покаянное паломничество в Ерусалим превращается в поиск истины, богоборство, утверждение ценности человека. Василий не кается, а призывает к ответу Всевышнего. Для Буслаева и его дружины религиозные традиции давно устарели, их исконный смысл подменен:
На крест навился ложью
вселенский пустоцвет.
А. Горелов представляет Ерусалим как зеркальное отображение Новгорода со всей его ложью, распрями, побоищами, что “хрустят персты”. Мир расшатал свои религиозные и нравственные устои, Бог стал для него кумиром, оберегающим “небес жестокость-черноту”. Ерусалим, как и Новгород, не принял Буслаева, чужд Ерусалим и Буслаеву:
Ерусалим я покидаю:
Тут нынче нужен костоправ.
Руины плачут и рыдают…
И не того ли обличают,
и не того ли уличают,
кто жизнь берёт, динарий дав?..
Отправляясь к Гробу Господню, в надежде, что там “до истины люди падки”, дружинники возвращаются обманувшимися, разочарованными, но все же они смогли не потерять себя, не растратить попусту. Все тридцать “свой дух сберегли от усадки”.
Но противопоставив свое человеческое достоинство русича всему миру, он не только хочет “без Бога честью Русь достоить”, но и глумится над христианскими святынями: купается обнаженным в Иордани, насмехается над мертвой головой… Результат такого осквернения закономерен: пытаясь перепрыгнуть лицом назад камень преткновения
Буслаев красным сапожком
по кромке — скобкой-каблуком
чуть только чиркнул —
и не крикнул:
об камень бел-горюч —
виском…
Душевный огонь, горящий в Буслаеве, его “живая кровь, живая кость” так близки и дороги нам, тем более трагично, что его горение почти целиком уходит в дым, никого не согрев, а только опалив.
С грустью смотрит автор на мать Буслаева, потерявшую сына, опору в старости, на расходящуюся дружину:
Круг распался…
Все простились:
все обнялись, перекрестились…
И вот — пошли, пошли, пошли.
“Где теперь вы, „богатыри моей земли”, что с вами стало?” — спрашивает автор. Неужели вся сила человеческая, всё служение разбиваются о косность отжившего и забытье? Всему удел — смирение?
………………………
Но кто это дерзко глядит?
Немирная новь поколений
плечистой Буслаева тенью
у врат новгородских стоит.
Эпоха сменяет эпоху, Новгород Буслаева сменила Москва Ивана Четвертого, но над Русью все также “правит Лихо, и наши торгаши колдуют троелико, сбирая барыши”. Проблемы, обозначенные А. Гореловым в “Сыне Новгородском”, в поэме “Горе-государь” подняты на качественно новый уровень. Тонкая ирония, точно подмеченная автором деталь, штрихи-характеристики, языковая и стилистическая игра, специфика использованного фольклорного материала формируют калейдоскопическое время и пространство поэмы. Границы истории раздвигаются: то ли прошлое воскресает в настоящем, то ли настоящее мерещится в минувшем. Сама жизнь, как это ни печально, помогает автору соединить две противоположности: в поэме с удивляющей конкретностью, даже структурированностью воспроизведен хаос — Великий Кавардак.
Основная тема поэмы “Горе-государь” — развал и разграбление России. Дерут вотчины бояре, чужеземцы обманом и подкупом захватывают русские земли — строят кабаки, меняя богатства нашей страны на “лондонский туман”. Вместо обильного пира только голь и запустение (“где был калачик сытный, ошкурили собак”), опричнина да “английская удача — английская узда…”. Лесть и щедрые дары открывают дверь в Россию всякого рода “послам” — проходимцам и ворам. Вполне понятен сарказм и негодование автора, отразившиеся в портретной характеристике главного Плута:
Бог шельму клюквой метит:
кладет пятно на лоб,
чтоб знали все на свете
и узнавали чтоб,
что не простой он англик,
а хитрый мозголов.
И вот уже тайно списан и продан Егором-дьяком “Руси Большой Чертеж”, где подробно описаны все города и веси, логова зверей и речные отмели:
Тут жители отпеты.
… Тут дурни в дураках.
… Тут береги отлоги.
… Тут береги круты.
… Тут женки-недотроги.
… Тут девицы просты.
Продана за грош Россия, иссушаются живительные соки, подрубаются корни русской культуры.
А в славословиях “фунтика малого”, ставшего по воле русского царя Пудом, оживают плутовские надежды, и горе-государь уже стал “лютчий немец”, “лютчий француз”. На престоле не царь своего народа, а царь-немец, царь-британец, царь-швед. Что ему до слез земли своих отцов, “лишь горькой воды”, если можно быть спасителем Европы.
Ругают иноземцев.
Ещё им дам права.
Для англиков, для немцев
приютной будь, Москва.
Грабеж несется вскачь. Семь шкур дерут с русского мужика: лезут в норы, в карман, в душу — выворачивают:
Но всё ж кумпанству мало
того, что Грабь гребёт.
На ум британский всплыло
взять весь Руси доход.
Словно мрачное карканье черного ворона, эхом прокатилось по поэме: “России нужен шок”. Перестройка, Всесветный Перерой, Перепойка, Перелом, Перехруст — все Разбой! Хапеж! Правеж! Сколько оттенков придает автор одному понятию. А. Горелов выставляет его напоказ, гиперболизирует, издевается, ненавидит, ужасается его всепожирающей силе — Русский Кавардак. Это стихия, не имеющая никаких законов, бескрайнее бессмысленное бушующее море. Противостоять стихии может только здравый смысл и опыт народа, его подлинная духовность.
Против отправленного в Англию посольства с грамотой, в которой потерявший всякий стыд царь-предатель обещает “Русью ндравной под Англию подлечь” восстает природа — “кораблик в топи тонет, а буря песнь ревет”. Русский мужик Ванюшка — стихия народной правды — довершает дело, подменив цареву грамоту.
… нам англиков стать ниже
Господь не попустил!
Давно “топырится бурьян” в царской слободке, в веках затерялись герои этого сказа, вновь “выходит девой-павой на праздники Москва”, но почему же, как в бесконечном рассказе про мочало, Россия повторяет и повторяет свой “негаданный урок”.
Что ответить на главный вопрос поэмы:
Всё Лихо —
в государях.
А может быть —
и в нас?..
Продуманная единая художественная концепция поэм, их проблематика, хронология событий, творческий потенциал автора позволяют не только высоко оценить уже написанное, но и ожидать продолжения начатого А.А. Гореловым труда о Судьбах России.